Интервью Ильи Сегаловича. Больше про жизнь, чем про Яндекс

О гонке и прогрессе

Да, есть ощущение «успеть вскочить в вагон, успеть сделать». Гонка конкуренции, конечно, давит. Но она же и вдохновляет. Это замечательные проблемы — из тех, которые в радость. Побольше бы таких! Чувство спешки обязательно должно быть, без него вообще ничего сделать нельзя. «По-буржуйски» это называется sense of urgency. Если нет чувства «либо сейчас, либо никогда», то, скорее всего, вы будете не первые. И даже не вторые.

Мы находимся на переднем крае развития технологий, и каждый день приносит какие-то новые вещи. Не только в том смысле, что конкуренты что-то сделали, но и в том, что мы вдруг видим открывающиеся благодаря технологическому развитию возможности. Появляются новые свойства старых данных, новые сервисы, новые протоколы, которые очень часто находятся на стыке старых сервисов и новых технологий. Сами технологические задачи, которыми мы занимаемся, поставлены очень давно, их условно можно назвать искусственным интеллектом: надо как можно лучше понять текст, изображение, видео. Но применение этих задач к старым данным  —  сервисам, которые есть в интернете, которые мы можем построить, глядя, в том числе, на конкурентов, — вот то, что двигает нас вперёд. Конечно, мы всё время пытаемся придумать, где можно взять «вот это» и применить «вот так». Если находка имеет перспективу стать полезной, получается что-то новое.

О неудачах

Я не помню проектов, в отношении которых мы были уверены, что это — взрыв, что это страшно нужно, что это полетит, а потом явно разочаровывались. Зато я помню много противоречивых проектов, которые с самого начала вызывали очень много сомнений. Мы делали их, понимая, что у нас не будет для них аудитории, или что какой-то проект противоречит нашим установкам, нашему представлению о прекрасном. Зачем тогда делали? Мир сложный. Мы на него стараемся смотреть с двух сторон.

Конечно, хочется делать только несомненные вещи, но таких мало. Иногда для этого нужно инвестировать много человеко-лет или получить технологии, которых у нас нет. Или бывают вещи, для которых у нас просто нет «головы», то есть никто не думает про «это», не умеет ещё «это думать». Иногда бывают попытки на грани, с надеждой: «А вдруг полетит?». Подобного рода проекты мы часто делали, заранее зная, что они временные, что мы их сделаем и закроем. И успешно закрывали. У нас даже есть кладбище мёртвых проектов. Мы сделали его в шутку: оно о том, что мы живые люди и нам нечего стыдиться. Чем больше люди скрывают, тем больше к ним недоверия. Мы честно признаём, что у нас есть какие-то косяки, и относимся к этому с юмором: «Ну, что поделаешь? Такие вот мы лопухи».

О команде

Невозможно, чтобы все люди в команде «горели». Такого не бывает. Люди, может быть, внутри «горят», а снаружи этого не видно. Но они могут быть невероятно полезны и начинают гореть, когда делают своё дело. Я не читаю толстые книжки про управление проектами, но разные мемы до меня долетают. Мне нравится такой мем: «В системе должен быть кто-то, кто создаёт давление». Причём не важно, какое именно — негативное или позитивное, оно просто должно быть. Если давление в системе есть, поршень движется. Если давления нет, двигатель остывает. К счастью, таких людей у нас много —  тех, кто горит, кипит, бурлит, чего-то хочет и добивается.

В команде «Яндекса» сейчас примерно 1700 человек. У нас есть офисы разработки в Петербурге, Екатеринбурге, Симферополе. В Одесса есть офис продаж. В Калифорнии тоже есть офис разработки. В Москве мы раньше сидели в трёх офисах, сейчас сидим в двух и хотим сидеть в одном. Такая центростремительная тенденция. Нам кажется, что если разработка, менеджмент да и продажи находятся в одном месте, это даёт возможность правильного общения, налаживания контактов, снижает непроизводительность работы, вызванную тем, что люди делают что-то вне зависимости друг от друга.

Не все, кто ушли из «Яндекса», — не прижились по духу. Есть те, кто ушёл по своим личным причинам. Или они просто не смогли найти нужную роль здесь, такое бывает. При этом они могут быть очень близки нам по духу, мы к ним относимся с огромным уважением.

О принципиальном

Противоречия в коллективе случаются от взаимного несогласия по основным принципам: «А что мы должны делать? Как должны себя вести?». Когда мы видим, что у нас есть такие разногласия, мы пытаемся быстро достичь консенсуса. Обычно это удаётся. Мы договариваемся, что мы «в принципе делаем так, а вот так не делаем».

Например, в результате нескольких острых дискуссий между маркетингом и ребятами, которые разрабатывали десктоп-приложения, мы сформировали и опубликовали у себя документ о том, что мы считаем для себя дозволительным делать при распространении декстоп-приложений, что — недозволительным. Этот документ выверен, люди тщательно думали над тем, что можно считать приемлемым поведением по отношению к пользователю, какие задачи мы должны решить, как их решить, не нарушая нашего внутреннего ощущения правильного поведения и отношения пользователя к нам.

Это пример довольно острого, сложного момента, который был разрешён коллективно. Его нельзя было разрешить приказом: «Отныне десктоп-приложения распространяются так-то». Это могло быть сделано только «консенсусно». Это, если угодно, коллективный кодекс поведения.

Об образовании

По образованию я геофизик. История такая: 1981 год, половина моего класса полетела на самолёте из Алма-Аты в Москву — завоевывать её. Два самых сильных ученика, золотых медалиста, с позором провалились на вступительных экзаменах в Московском государственном университете. В то время у МГУ были какие-то заморочки с «неправильными» фамилиями (в МГУ, кстати, до сих пор не признали этот факт, по крайней мере, публично). И наши фамилии — моя и моего друга Аркаши Воложа [ныне — генеральный директор компании «Яндекс». — прим. ред.] — видимо, не прошли по каким-то параметрам.

Но хорошо, что нас не приняли, — это в каком-то смысле стимулировало нас. Мы ж не москвичи, у нас было «идеалистические» социалистическое сознание, а в Москве была другая культура. Здесь все были готовы к подобным ситуациям, а мы как-то не поняли, думали: «Что это вы такие злые?».

В итоге нам пришлось пойти по стопам родителей: отец Аркаши — нефтяник, а мой — геофизик, геолог. Поэтому Аркаша пошёл в «Керосинку» (РГУ нефти и газа), а я — в Московский геологоразведочный институт на геофизический факультет.

О науке

Я считаю, что геофизика и геология — действительно увлекательная, замечательная работа, схожая с тем, что мы делаем с поиском. Как говорил про неё Михаил Васильевич Ломоносов: «Велико есть дело достигать во глубину земную разумом, куда рукой и оку досягнуть возбраняет натура». Там то же моделирование, что и в поиске. Я знал, что эта общность есть, но остро ощутил только несколько лет назад, когда мы стали активно применять все те методы распознавания сигналов, которые всегда применялись в геофизике. Один из главных преподавателей Школы анализа данных «Яндекса», Алексей Червоненкис, всю жизнь занимался поисками золота. Один из методов, о котором он рассказывает в школе, — статистический геологический метод кригинга, который и я проходил в институте. Поиск данных и поиск ископаемых безумно близки.

Я с огромным уважением и любовью отношусь к геофизике. Но я никогда не планировал быть полевым геологом, всегда видел себя программистом, математиком. После института писал на фортране геофизические программы в лаборатории методических методов Всероссийского НИИ минерального сырья. Когда Аркаша предложил мне для подработки заняться программами поиска, я думал, что это абсолютно нетворческое, коммерческое, неинтересное занятие. Я очень глубоко ошибался, просто кардинально! Но когда я уходил из геофизики, я долго болел тем, что оставил. К тому же мой отец отдал этому всю жизнь. Он не верил, что у нас с Воложем всё взлетит. Родители периодически смотрели на меня с жалостью и говорили: «Поехали к нам в Ярославль, будешь там программы писать».

Я с горечью смотрю на то, что российская геофизика сейчас никому не нужна. Технологическая база там, конечно, изменилась кардинально, геодезия вообще умерла как отрасль с появлением GPS. Но если говорить о математике, думаю, она та же самая.

Своей наукой мы считаем приложение всех видов математики, которые люди придумали и продолжают придумывать, для решения конкретных задач. Поисковые задачи, классификация, выделение новостей, уничтожение спама, выделение анализа изображений — это всё вполне оформилось в науку. Есть сообщество людей, которые ею занимаются, есть конференции и публикации. За этой наукой я очень внимательно слежу.

О выборе

Был период, когда я работал в советском институте «от и до». Я приходил в девять, уходил в шесть, когда закрывались двери. И не было ощущения: «Умри, но сделай». Не было коллективного «школьного» горения. Когда я пришёл к Аркаше, я вдруг увидел, как можно гореть. Он мгновенно заразил меня. Я, как спичка, вспыхнул. Аркаша сидел и вкалывал, ему надо было именно сделать что-то — хоть до часу, хоть до двух ночи. И я понял: чёрт подери, вот так надо жить! Я сразу же переключился. Это было настолько моим, настолько меня обрадовало! Я вдруг вспомнил, каково было в школе, — мы серьёзно относились к тому, что делали. Я не хочу ничего плохого сказать про людей, с которыми я работал в институте, но, видимо, они горели так же в 60-е годы. Это были, в основном, люди сильно старше меня. И в тот момент, когда я попал к руководителю, завлабу, которого я очень уважаю, он, может быть, и горел внутри, но это уже не передавалось окружающим. Поэтому когда я уходил в «Яндекс», я не столько переходил в другую область, сколько возвращался к самому себе, к ощущению, что «это должно быть сделано». Это мог бы быть не «Яндекс», а другая компания. Наверное, если я бы выехал за границу, то стал бы там также писать софт. Просто у нас получился симбиоз — Аркадию был нужен я, а мне был нужен Аркадий. Я был для него правой рукой, которая всё время что-то генерировала, «иногда» что-то даже делала... А он (и потом уже Лена Колмановская) правильно всё это заворачивал и продвигал.

О спамерах

Реверс-инжиниринг поисковых систем — это очень увлекательно. Вычислять их факторы, грамотно спамить социальные сети, спамить через изображения — есть много разных математик в этой области, которые не менее увлекательны, чем алгоритмы, которые борются со спамом. Если бы мы были роботами, бездушными существами, цель которых — «репродуцировать деньги, используя мозг», то не видели бы между алгоритмами спама и антиспама абсолютно никакой разницы.

Но поскольку мы — живые люди, нам небезразлично, как мы существуем в реальном мире, как устроен наш бизнес, кто к нам приходит на работу, как с нами общаются окружающие. Ни я, ни Аркадий точно не начали бы бизнес, связанный со спамом, и старательно уходим ото всяких бизнесов, которые кажутся нам пограничными и слабо приемлемыми. Это совершенно точно относится ко всем, кто входит в основное ядро «Яндекса». И даже, я подозреваю, шире — к половине компании. Но я не собираюсь расписываться за каждого сотрудника и говорить, что всех нас, вошедших в «Яндекс», одновременно касается какая-то длань, мы мгновенно загораемся внутренним светом, от нас начинает исходить волшебное сияние, и мы все тут автоматически становимся ангелами.

Я точно не готов сказать, что ни один сотрудник «Яндекса» ни в какой ситуации никогда не начнёт заниматься спамом. Кого-нибудь жизнь припрёт, я ручаться не буду. Жизнь очень сложная вещь, и люди могут оказаться в самых разных ситуациях. От тюрьмы и от сумы не зарекайся. Но на 99,9 процента мы не сделали бы большой успешный бизнес на спаме, просто не смогли бы.

Об авторитетах

Есть очень важное ощущение, которого многим не хватает: отсутствие пиетета. Оно очень помогает воспринимать любого человека как живого. То есть, во-первых, не слепо верить всему, что он делает, а трезво анализировать, видеть его ошибки, не следовать им, а относиться к ним спокойно и критиковать. Во-вторых, когда у вас нет авторитетов, когда у вас нет богов, получается другая коммуникация. Воспринимая кого-то как бога из другого мира, вы позволяете себе вещи по отношению к нему, которые были бы неприемлемы, будь он вашим соседом по лестничной клетке. Отделяя его от своего мира, вы используете такую лексику и такой стиль отношений, который абсолютно неприемлем для вас в разговоре с живыми людьми, которые могут услышать или прочитать то, что вы сказали.

К примеру, Барак Обама. Если считать, что Обама — человек из другого мира, этакий пришелец, с которым вы никогда и нигде не столкнётесь лично, то вы можете писать о нём что угодно — от панегириков до полнейшей гадости. А если представить, что может открыться вот эта дверь, он войдёт и пожмёт вам руку, что вы можете встречаться с его детьми и разговаривать с его женой, и что всё, что вы хотите сказать, вам надо сказать ему лично в глаза, у вас будет совсем другое ощущение. И оно, по-хорошему, должно быть у всех. Я мечтаю, чтобы у нас ни у кого не было пиетета: это убирает манеру лёгкого обращения со словами, которые мы используем, зная, что нам не могут ответить.

О недостатках

Всю жизнь боюсь прокрастинации, это вещь, которая меня съедает. Это когда вам нужно сделать что-то самое главное, а вы вместо этого делаете какие-то не очень важные вещи, тратите время на подготовку к работе — точите карандаши, ищете нужную статью. Вы думаете: «Так, есть 16 мелких дел, сейчас я четыре из них сделаю, а потом возьмусь за самое большое». Это откладывание на потом и делание не очень нужного и называется прокрастинация.

Это, оказывается, научно изученный феномен, который нужно просто исследовать в себе, следить за ним. Парадокс в том, что вы всё время заняты, всё время что-то делаете, пашете, проводите по 14 часов на работе, вкалываете, не тратите ни секунды лишней, но главного так и не делаете. Это печалит.

О благотворительности

Слово «благотворительный» имеет сложную коннотацию и воспринимается разными людьми по-разному, но для меня это абсолютно конкретная, реальная деятельность. Начинала её моя жена, очень давно, ещё в году 1993. Я участвовал на самых первых этапах. В первый год я был чуть ли не единственным волонтёром, водил группу ребят из одного интерната в театр-студию «Подвал», которая нас приютила. В 1997 году мы официально зарегистрировали художественную студию — одну из первых московских благотворительных организаций. Затем появилась группа из второго интерната, потом из третьего. С 1999 года мы стали делать это системно: сняли квартиру на Павелецкой, потому что мы разрослись и перестали помещаться в «Подвале», и занимались там с детьми.

В первые годы волонтёры были в основном из Америки, потому что здесь в 90-е годы люди не шли в «благотворительность». А сейчас большинство волонтёров — наши. В 2000 году правительство Москвы выделило нам подвальчик, мы его как-то починили, изрисовали, раскрасили и вот уже девять лет там занимаемся. Как-то плавно эта деятельность разрослась, теперь в студии много интересных людей, много добровольцев из всех стран мира. Там 10—15 преподавателей, бурлит жизнь, приезжают до 300 детей в месяц, есть несколько летних, осенних, зимних программ...

У нас были отличные учителя керамики, и на какой-то грант за 500 долларов мы купили керамическую печку для обжига. За эти 15 лет в ней испечено 10 тысяч поделок. Это просто волшебно, как дети раскрашивают, обжигают, просто фантастика!

Естественно, в студии есть уроки живописи, поскольку моя жена — художник, преподаватель. В какой-то момент появилась музыка, всегда были компьютеры, хотя рудиментарно и без большого успеха. Но главное — это театрально-клоунское направление. Там все  —  энтузиасты, которые всегда хотели увлекать детей через театральную терапию. Дети, которые не могли представить себя на сцене, в результате разных театрализованных игр вдруг превращаются в артистов и ставят довольно сложные импровизационные вещи. Это круто, на самом деле.

Если бы это не было увлекательно и не зажигало, я бы этим вообще не занимался. Но это довольно интересно. Я в студии далеко не самый главный помощник, и не второй-третий, а, скорее, десятый. Это совершенно конкретная жизненная ситуация, в которой я оказался и в которой я вёл себя естественно. Никаких специальных героических подвигов я не совершил, просто не стал убегать от этого, то есть вёл себя как обычный нормальный человек.

О семье

В первый год работы нашей благотворительной студии мы с женой решили брать на выходные к себе домой ребят, с которыми у нас был самый тесный контакт. Тогда это было довольно просто, не нужно было оформлять опекунство, просто пишешь заявление и всё. Мы по очереди брали детей на выходные, водили их в кино, в театры, по всяким интересным гостям. Периодически кто-то у нас воровал деньги, причём один раз — существенную сумму, зарплата у меня была маленькая... Это был удар. Но это нас не отвращало, мы понимали, какой это «материал». Очень важно идти в эту работу с открытыми глазами. Нужно понимать, что, конечно, что-то стырят, это в порядке вещей. Но, несмотря на это, мы пытались построить отношения. В какой-то момент кто-то из детей, очень к нам прикипев, стал проситься оставаться у нас и уезжать утром. Мы жили в Кучино, утром вместе с ними я садился в электричку, ехал на работу, а они — в интернат. Целый год, до того, как мы придумали, как это можно всё оформить, две девчонки прожили у нас фактически нелегально. Потом мы официально взяли двух девчонок, через год ещё одну и ещё через два — мальчишку. Когда им исполнялось 18 лет, они получали свои квартиры и уезжали.

Относительно недавно, три года назад, мы взяли девочку, которая ходила в нашу студию и была очень дружна с нами, но случилось несчастье — её сбил поезд и отрезал ногу. Мы взяли её, потому что поняли, что ей просто некуда идти. Она всегда очень хорошо относилась к нам и пошла в нашу семью, но это был не акт любви, а, скорее, «брак по расчёту». Мы сделали ей в Америке прекрасный протез, в котором можно было плавать и бегать. Она прожила у нас два года, но как-то не сложилось, и она ушла. То есть не всё так розово, как кажется со стороны, бывает очень грустно.

А своих детей у нас пятеро: трое было у жены, когда мы сошлись, потом родились ещё две девочки. К сожалению, на детей часто не хватает времени  —  наверное, они в этом обделены, хотя у нас очень много было совместной деятельности, активности. Трудно сказать...

Об увлечениях

Я пытался изучать французский — но сделал за год только пару домашних заданий и бросил. Хотел с ребятами из «Яндекса» научиться летать на самолёте — тоже лишь пару раз съездил. В нашей с женой художественной студии есть возможность для самых разных вещей: например, можно делать с детьми театральные постановки. Для художественного самовыражения там очень много возможностей. Но просто времени не хватает, а хочется, конечно.

О мечте

Я не загадываю на будущее, я в каком-то смысле фаталист. Не могу сказать, что сейчас всё здорово, я не очень счастлив. Очень многие вещи у меня не получаются. Хочется быть задействованным, нужным, это очень важно. «Яндекс» меня ужасно спасает и одухотворяет тем, что я всю жизнь в нём был востребован. Всё, что тут происходило, было очень нужно. Это дико здорово, это большое счастье. За это цепляешься.

Подготовлено по материалам www.strf.ru.